Неточные совпадения
На бумажке половой, спускаясь с лестницы,
прочитал по складам
следующее: «Коллежский советник Павел Иванович Чичиков, помещик, по своим надобностям».
Он отыскал, наконец, то, чего добивался, и стал
читать; строки прыгали в его глазах, он, однако ж, дочел все «известие» и жадно принялся отыскивать в
следующих нумерах позднейшие прибавления.
После маленького предисловия вынул я из кармана свою тетрадку и
прочел ему
следующие стишки...
Нехлюдов был удивлен, каким образом надзиратель, приставленный к политическим, передает записки, и в самом остроге, почти на виду у всех; он не знал еще тогда, что это был и надзиратель и шпион, но взял записку и, выходя из тюрьмы,
прочел ее. В записке было написано карандашом бойким почерком, без еров,
следующее...
Следующая деревня была Гончаровка. Она больше Котельной, но состояние ее тоже было незавидное. Бедность проглядывала в каждом окне, ее можно было
прочесть и на лицах крестьян, в глазах баб и в одежде ребятишек.
На другой день первый вопрос его был: здесь ли Андрей Гаврилович? Вместо ответа ему подали письмо, сложенное треугольником; Кирила Петрович приказал своему писарю
читать его вслух и услышал
следующее...
Голицын был удивительный человек, он долго не мог привыкнуть к тому беспорядку, что когда профессор болен, то и лекции нет; он думал, что
следующий по очереди должен был его заменять, так что отцу Терновскому пришлось бы иной раз
читать в клинике о женских болезнях, а акушеру Рихтеру — толковать бессеменное зачатие.
Прочитав бумаги, которые привез Орсини, я написал к Маццини
следующее письмо...
— Я, Сашенька, Цицерона уже
прочитал, а в
следующем классе за Юлия Цезаря примусь.
Радостное настроение семейства продолжалось недолго. На другой же день Аглая опять поссорилась с князем, и так продолжалось беспрерывно, во все
следующие дни. По целым часам она поднимала князя на смех и обращала его чуть не в шута. Правда, они просиживали иногда по часу и по два в их домашнем садике, в беседке, но заметили, что в это время князь почти всегда
читает Аглае газеты или какую-нибудь книгу.
— Михалевич принялся
читать свое стихотворение; оно было довольно длинно и оканчивалось
следующими стихами...
— Слушайте, Бахарева, что я написала, — сказала она, вставши, и
прочла вслух
следующее: «Мы живем самостоятельною жизнью и, к великому скандалу всех маменек и папенек, набираем себе знакомых порядочных людей. Мы знаем, что их немного, но мы надеемся сформировать настоящее общество. Мы войдем в сношения с Красиным, который живет в Петербурге и о котором вы знаете: он даст нам письма. Метя на вас только как на порядочного человека, мы предлагаем быть у нас в Богородицком, с того угла в доме Шуркина». Хорошо?
— Это так, — подтвердил Белоярцев и на
следующий день утром
прочел всем своим
следующее письмо: «Лишив себя права говорить с вами, я встретил в вас, Лизавета Егоровна, в этом отношении такое сочувствие, которое меня поставило в совершенную невозможность объясниться с вами еще раз.
«Что же я за невежда!» — думал он и, придя домой, всю ночь занимался французским языком; на
следующую ночь — тоже, так что месяца через два он почти всякую французскую книжку
читал свободно.
Целый вечер и
следующее утро я провел в каком-то унылом онемении. Помнится, я попытался работать и взялся за Кайданова — но напрасно мелькали передо мною разгонистые строчки и страницы знаменитого учебника. Десять раз сряду
прочел я слова: «Юлий Цезарь отличался воинской отвагой» — не понял ничего и бросил книгу. Перед обедом я опять напомадился и опять надел сюртучок и галстук.
Калинович взглянул было насмешливо на Настеньку и на Белавина; но они ему не ответили тем же, а, напротив, Настенька, начавшая
следующий монолог, чем далее
читала, тем более одушевлялась и входила в роль: привыкшая почти с детства
читать вслух, она
прочитала почти безукоризненно.
У Александра опустились руки. Он молча, как человек, оглушенный неожиданным ударом, глядел мутными глазами прямо в стену. Петр Иваныч взял у него письмо и
прочитал в P.S.
следующее: «Если вам непременно хочется поместить эту повесть в наш журнал — пожалуй, для вас, в летние месяцы, когда мало
читают, я помещу, но о вознаграждении и думать нельзя».
В 1859 году он был сослан на Кавказ рядовым, но потом возвращен за отличия в делах с горцами. Выслан он был за стихи, которые
прочел на какой-то студенческой тайной вечеринке, а потом принес их в «Развлечение»; редактор, не посмотрев, сдал их в набор и в гранках послал к цензору. Последний переслал их в цензурный комитет, а тот к жандармскому генералу, и в результате перед последним предстал редактор «Развлечения» Ф.Б. Миллер. Потребовали и автора к жандарму. На столе лежала гранка со
следующими стихами...
В зале, куда вышел он принять на этот раз Николая Всеволодовича (в другие разы прогуливавшегося, на правах родственника, по всему дому невозбранно), воспитанный Алеша Телятников, чиновник, а вместе с тем и домашний у губернатора человек, распечатывал в углу у стола пакеты; а в
следующей комнате, у ближайшего к дверям залы окна, поместился один заезжий, толстый и здоровый полковник, друг и бывший сослуживец Ивана Осиповича, и
читал «Голос», разумеется не обращая никакого внимания на то, что происходило в зале; даже и сидел спиной.
С немалым изумлением
прочел я вслух
следующее послание...
Тут Вибель взял со стола тетрадку, так же тщательно и красиво переписанную, как и ритуал, и начал ее
читать: — «Из числа учреждений и союзов, с коими масоны приводятся в связь, суть
следующие: а) мистерии египтян, b) древние греческие элевзинские таинства, с) пифагорейский союз, d) иудейские секты терапевтов и ессеев, е) строительные корпорации римлян; но не думаю, чтобы это было справедливо; разгром, произведенный великим переселением народов, был столь силен и так долго тянулся, что невозможно даже вообразить, чтобы в продолжение этого страшного времени могла произойти передача каких-либо тайных учений и обрядов.
— Я пришел к вам, отец Василий, дабы признаться, что я, по поводу вашей истории русского масонства, обещая для вас журавля в небе, не дал даже синицы в руки; но теперь, кажется, изловил ее отчасти, и случилось это
следующим образом: ехав из Москвы сюда, я был у преосвященного Евгения и, рассказав ему о вашем положении, в коем вы очутились после варварского поступка с вами цензуры, узнал от него, что преосвященный — товарищ ваш по академии, и, как результат всего этого, сегодня получил от владыки письмо, которое не угодно ли будет вам
прочесть.
Пока происходила эта беседа, к Егору Егорычу одна из богаделенок Екатерины Филипповны принесла письмо от Пилецкого, которое тот нетерпеливо стал
читать. Письмо Мартына Степаныча было
следующее...
В этот же вечер добрый старик
прочитал нам несколько отрывков из вновь написанного им сочинения под названием «Увет молодому администратору», в коих меня особенно поразили
следующие истинно вещие слова: «Юный! ежели ты думаешь, что наука сия легка, — разуверься в том! Самонадеянный! ежели ты мечтаешь все совершить с помощью одной необдуманности — оставь сии мечты и склони свое неопытное ухо увету старости и опытности! Перо сие, быть может, в последний раз…»
— А между тем нет ничего проще, excellence. Здесь мы поступаем в этих случаях
следующим образом: берем письмо, приближаем его к кипящей воде и держим над паром конверт тою его стороной, на которой имеются заклеенные швы, до тех пор, пока клей не распустится. Тогда мы вскрываем конверт, вынимаем письмо,
прочитываем его и помещаем в конверт обратно. И никаких следов нескромности не бывает.
Круциферский,
прочитав дрожащим голосом первую строфу, отер с лица своего пот и, задыхаясь, осилил еще
следующие стихи...
И вот пришел
следующий класс;
прочитали молитву; учитель сел за стол; сделалась тишина. Многих из нас занимало, спросит или не спросит нынешний раз новый учитель Калатузова; а он его как раз и зовет.
— Извольте, — отвечал Калатузов и, глядя преспокойно в книгу, начал, как теперь помню,
следующее определение: «Бранденбургия была», но на этом расхохотавшийся учитель остановил его и сказал, что
читать по книге вовсе не значит знать.
Вот на этом спектакле Горсткин пригласил нас на
следующую субботу — по субботам спектаклей не было — поговорить о Гамлете. Горсткин
прочел нам целое исследование о Гамлете; говорил много Далматов, Градов, и еще был выслушан один карандашный набросок, который озадачил присутствующих и на который после споров и разговоров Лев Иванович положил резолюцию...
На первой неделе поста труппа дружески рассталась с Григорьевым, и половина ее «на слово» порешила служить у него
следующую зиму. Контрактов у Григорьева никаких не полагалось, никаких условий не предлагалось. Как-то еще до меня один режиссер хотел вывесить печатные правила, которые привез с собой. Григорий Иванович
прочитал их и ответил...
Дорогой княгиня совсем потеряла свой желчный тон и даже очень оживилась; она рассказала несколько скабрезных историек из маловедомого нам мира и века, и каждая из этих историек была гораздо интереснее светских романов одной русской писательницы, по мнению которой влюбленный человек «хорошего тона» в самую горячечную минуту страсти ничего не может сделать умнее, как с большим жаром поцеловать ее руку и
прочесть ей
следующее стихотворение Альфреда Мюссе.
Но Позднышев, не слушая его, быстро повернулся и ушел на свое место. Господин с дамой шептались. Я сидел рядом с Позднышевым и молчал, не умея придумать, что сказать.
Читать было темно, и потому я закрыл глаза и притворился, что хочу заснуть. Так мы проехали молча до
следующей станции.
О любви не было еще речи. Было несколько сходок, на которых она тоже присутствовала, молчаливая, в дальнем уголке. Я заметил ее лицо с гладкой прической и прямым пробором, и мне было приятно, что ее глаза порой останавливались на мне. Однажды, когда разбиралось какое-то столкновение между товарищами по кружку и я заговорил по этому поводу, — и
прочитал в ее глазах согласие и сочувствие. В
следующий раз, когда я пришел на сходку где-то на Плющихе, она подошла ко мне первая и просто протянула руку.
— Может быть, а хохол все-таки заплачет. Вы говорите: язык… Да разве существует малороссийский язык? Я попросил раз одного хохла перевести
следующую первую попавшуюся мне фразу: грамматика есть искусство правильно
читать и писать. Знаете, как он это перевел: храматыка е выскусьтво правильно чытаты ы пысаты… Что ж, это язык, по-вашему? самостоятельный язык? Да скорей, чем с этим согласиться, я готов позволить лучшего своего друга истолочь в ступе…
Волынцев и к утру не повеселел. Он хотел было после чаю отправиться на работы, но остался, лег на диван и принялся
читать книгу, что с ним случалось не часто. Волынцев к литературе влечения не чувствовал, а стихов просто боялся. «Это непонятно, как стихи», — говаривал он и, в подтверждение слов своих, приводил
следующие строки поэта Айбулата...
я
прочел, по непостижимой рассеянности,
следующие два стиха...
Наконец, в исходе августа все было улажено, и лекции открылись в
следующем порядке: Григорий Иваныч
читал чистую, высшую математику; Иван Ипатыч — прикладную математику и опытную физику; Левицкий — логику и философию; Яковкин — русскую историю, географию и статистику; профессор Цеплин — всеобщую историю; профессор Фукс — натуральную историю; профессор Герман — латинскую литературу и древности...
После лекции я сижу у себя дома и работаю.
Читаю журналы, диссертации или готовлюсь к
следующей лекции, иногда пишу что-нибудь. Работаю с перерывами, так как приходится принимать посетителей.
Но пока преосвященный написал к губернатору письмо и пока губернатор
прочел это письмо и собрался призвать чиновника, чтобы поручить ему рассмотреть и по возможности удовлетворить ходатайство архиерея, случилось
следующее происшествие.
Услыхав о моей попытке перевести «Германа и Доротею», Глинки просили меня привезти в
следующую пятницу тетрадку и
прочесть оконченную первую песнь.
Нетрудно представить себе мое смущение, когда в
следующий раз, при появлении моем в гостиной, Федор Николаевич, поблагодарив меня за исполнение общего желания, прибавил: «Мы ждем сегодня князя Шаховского и решили
прочесть при нем отрывок из его поэмы «Расхищенные шубы».
В этот приезд он
прочел мне
следующее стихотворение. Не знаю, было ли оно где-нибудь напечатано...
В
следующий мой приход я с восхищением услыхал, что Аксаков,
прочитав песню, сказал...
И Максимка, который, по странной игре случая, умел
читать по складам, принимался, с обычным перерубанием слов и перестановлением ударений, выкрикивать фразы, вроде
следующей: «Но че́-ловек страстный выводит из сего пустого места, кото-рое он находит в тварях, совсем противные следствия.
Любопытна также
следующая заметка в XII-й части «Собеседника»: «Дядя мой мешался в ученость и иногда забавлял себя чтением древней истории и мифологии, оставляя указы, которые он
читал не для того, чтобы употреблять их оградою невинности, но чтобы, силу ябеды присоединяя к богатству своему, расширять своего владения земли, что он весьма любил, — и для того-то любил паче всего
читать римскую историю.
Некоторое объяснение на это может дать
следующая выписка из одного письма к издателям (на стр. 158 III части «Собеседника»): «Девять человек купцов и четыре священника сию книгу у моего дворецкого брали
читать».
В десять часов утра
следующего дня Коротков наскоро вскипятил чай, отпил без аппетита четверть стакана и, чувствуя, что предстоит трудный, хлопотливый день, покинул свою комнату и перебежал в тумане через мокрый асфальтовый двор. На двери флигеля было написано: «Домовой». Рука Короткова уже протянулась к кнопке, как глаза его
прочитали: «По случаю смерти свидетельства не выдаются».
Стоит только вспомнить, что до сих пор несколько тысяч человек в России постоянно
читают фельетоны «Северной пчелы» или что «Весельчак», просуществовавши целый год, объявляет подписку и на
следующий…
Я нашел на свое место другого игрока и на извозчике прискакал домой; дома не только удивились, но даже встревожились моим необыкновенно скорым возвращением, но я развернул письмо и
прочел моей семье
следующее...
Я
прочел письма. Все они были очень ласковы, даже нежны. В одном из них, именно в первом письме из Сибири, Пасынков называл Машу своим лучшим другом, обещался выслать ей деньги на поездку в Сибирь и кончил
следующими словами: «Целую твои хорошенькие ручки; у здешних девушек таких ручек нету; да и головы их не чета твоей, и сердца тоже…
Читай книжки, которые я тебе подарил, и помни меня, а я тебя не забуду. Ты одна, одна меня любила: так и я ж тебе одной принадлежать хочу…»